1.

Я не имею права на мечты! У меня их нет! Мечт вообще не должно существовать!

Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты! Я не имею права на мечты!



2.

Какое замечательное ощущение: понять, что ты для кого-то ничто. Причем осознать в мелочи. Это даже страшно немного, потому что понимаешь, что все бывшее - иллюзия. Я маленькое ничто. Даже не понятно, зачем же тогда со мной общаться..

8. ЭКСТАЗИ СО СТРИПТИЗОМ



Во всей вселенной стоит кромешная ночь.Во всей вселенной стоит кромешная ночь. Вселенная — бескрайнее, темное, пустое, ни с чем не сообразное пространство. Где-то в ней затерялся маленький бесполезный шарик, называемый Землей. На этой смехотворной планете каким-то образом держатся на воде несколько континентов, ведущих друг с другом бессмысленные поединки. Один из континентов именуется Азия. На юго-востоке Азии мы найдем гигантский бордель под названием Таиланд. У самого края этой страны имеется островок Пхукет — излюбленное место двуногих бездельников. На острове есть деревушка, где по ночам кипит чрезвычайно бурная жизнь: Патонг. Она изобилует барами с проститутками, но один из них особенно славится своими развлекательными программами: “Экстази со стриптизом” (а если предъявите воспроизведенную ниже карточку, вам гарантирован самый горячий прием и 20% скидки на первую выпивку).



ЭКСТАЗИ НАПРОПАЛУЮ



ЗАХВАТИТЕ С СОБОЙ ЭТУ КАРТОЧКУ —



И ВАМ ОБЕСПЕЧЕНО 20% СКИДКИ НА ПЕРВУЮ ВЫПИВКУ!



Лучшее время: с 20.00 до 22.00



50/51, Рэт-У-Тхит Роуд, Патонг Бич 83150, ПХУКЕТ, ТАИЛАНД



Тел.: (01)956-47-56,



Web Site: www.trv. net/extasy/



И кто же обретается в этом гнезде разврата? Кто около полуночи, облокотясь на стойку сего гнусного притона, потягивает пиво “Сингха” по 60 батов (10 франков) за кружку?



Фредерик Бегбедер собственной персоной. Он прибыл сюда провести новогодний отпуск со своей любимой подружкой Дельфиной. Но этой ночью они подарили друг другу холостяцкие удовольствия. Каждый имеет полное право делать что пожелает до самого рассвета. Фредерик и Дельфина — по-настоящему современная пара: оба разведены, не желают больше вступать в брак и временами делают вид, будто существуют каждый сам по себе, чтобы их запала на совместную жизнь хватило как минимум года на три. Вот почему Фредерик проводит нынешний вечер в одиночестве. Он разглядывает местных обольстительниц в мини-трусиках и лифчиках, они скользят, извиваясь, по опоясывающему зал подиуму, поглаживая и полизывая стальные шесты вроде тех, что видишь в парижском метро.



Краешком глаза они посматривают на гигантский экран, демонстрирующий схватку по тайскому боксу, спонсируемую “Самсунгом”. Фредерик упивается сочетанием насилия и секса. Таиланд — страна, где девушки занимаются проституцией, а парни дерутся, такова жизнь.



“Все супружеские пары губит верность”, — шепчет он, пристально разглядывая миниатюрную брюнетку в купальничке и лакированных туфельках на шпильках. В пупке кольцо с фальшивым бриллиантом, а на хрупком плечике вытатуирован дракон. Она склоняется к нему и улыбается, облизывая губы. Он спрашивает у бармена: “Почем номер 25?” Но тот не понимает по-английски и наливает ему еще кружку ледяного пива. Диджей с обесцвеченными патлами крутит какой-то евроданс.



“Все-таки лучше чувствовать себя виноватым, чем озабоченным”, — бормочет Фредерик, воспитанный в католических представлениях. Интересно, где сейчас может обретаться Дельфина? Вероятно, ее как раз в эту минуту массирует какая-нибудь таиландка. Или она уже в кровати, смотрит порнуху. Или обкурилась и спит.



Девица буквально нависает над ним. Фредерик принюхивается, тычась носом меж ее грудей. Ему хочется в этом сомнительном заведении почувствовать рядом живое человеческое существо. Таиландка душится “Кензо джангл”. Ему смешно: ведь именно он, Фредерик, сочинил рекламный ролик для этих духов. Тридцатисекундный ролик с белокурой японкой, которая встречает стадо металлических слонов в виртуальной саванне (режиссер Жан-Батист Мондино; арт-директор Тьерри Гуно). Знала бы эта красотка, что пытается продать себя тому, кто впарил ей свой парфюм! Мир очень тесен, а вокруг, куда ни глянь, полночь. Слоган гласил: “Попробуйте сблизиться!” Он сам не знал тогда, как это правильно. Смешивать расы, похоже, не менее приятно, чем смешивать напитки. Но шоу-гёрл номер 25, засунув в рот пальчики, утанцовывает от него в ритме техно к двум пузатым немцам в майках “Адидас”, оглушительно ей аплодирующим.



“Любовь и желание — вещи нетождественные”, — мысленно убеждает себя Фредерик.



Вдруг кто-то похлопал его по плечу. Ему улыбается толстый азиат. Под тонкими усами недостает двух передних зубов.



— You want girl?



Хочет ли он девушку? Вместо ответа Фредерик бьет щербатого борца сумо по ладошке.



— Beautiful. Why not? But I'm looking for something special.



Толстяк кивает головой и делает Фредерику знак следовать за ним. Они выходят из бара. По влажной от тридцатипятиградусной жары улице они выгребают к мрачной двери, увенчанной мигающей вывеской: “Массаж Парлур”. Таиландец входит первым, Фредерик за ним. После извилистых коридорчиков, освещенных розоватыми неоновыми лампами, они попадают в салон с более приглушенным освещением. Тут Фредерик объясняет борцу-своднику, что ему не нужно обычного body-body. Чтобы его раззадорить, надобно что-то неординарное.



— I want something special, you understand?



Сводник молитвенно складывает ручки и кивает, а затем исчезает, предварительно попросив Фредерика подождать:



— Five minutes, I come back.



Фредерику невольно приходит на память девиз художника Фрэнсиса Бэкона: “Люди рождаются, умирают, а если еще что-то происходит в промежутке, значит, повезло”.



Во время прогулки по Бангла-роуд он видел не меньше двух тысяч проституток; ему не удалось остаться совершенно равнодушным к их чарам. Из колонок марки “Боз” несется последняя песенка Джорджа Майкла: “I think I'm done with the sofa // Let's go outside”. Через обещанные триста секунд толстый мажордом возвращается в сопровождении великолепного “катоэи” (тайского травести). У транссексуала две великолепные груди, несколько скомпрометированные великолепным возбужденным членом. Фредерик мотает головой.



— I'm sorry, — извиняется сводник.



Фредерик не может не оценить всей пикантности сочетания, однако сегодня на уме у него нечто совсем иное.



— You wait five minutes.



Церемониймейстер, похоже, воспринял этот отказ как брошенную перчатку, ибо он удаляется с довольной улыбкой, уводя за руку своего разочарованного “два в одном”. Наконец-то в качестве клиента ему попался крепкий орешек! Фредерик же с нетерпением ожидает следующего сюрприза. Даже не отдавая себе отчета в том, что ОЖИДАТЬ СЮРПРИЗА нельзя, ибо сюрприз по определению должен быть неожиданным. Налицо терминологическое противоречие.



“Видела бы меня сейчас Дельфина!”



Фредерик уверен, что она будет хохотать от души, когда он опишет ей эпизод с транссексуалом. Еще через триста секунд дверь в будуар снова распахивается. Царственный толстяк появляется, держа на сей раз за плечо маленькую девочку. Она потупила глазки. Ее обрядили школьницей, в плиссированную юбочку и передничек, смоляные волосы заплетены в две симпатичные косицы, обрамляющие очаровательное личико.



— My name is Sum.



Жирная каракатица победоносно потирает ручки:



— Half virgin! Half virgin! Twelve years оld!



Он объясняет, что “полудевственница” — это девочка, которая только раз занималась любовью. Но Фредерик снова отвергает предложение: он предпочитает, чтобы в наличии имелась и грудь, и растительность на лобке (короче, ему подавай женщину).



— Sorry. Forget it. Bye Bye.



Фредерик делает вид, будто собирается уйти, но пузан преграждает ему дорогу. Теперь он уже не улыбается. Что же ищет француз, отвергший все эти сокровища? Фредерик и сам не ведает. Но знает, что все найденное ему не подходит.



Крэк? Опиум? Героин?



— Нет, — благодарит Фредерик. — Я предпочитаю экстази, но сейчас больше не употребляю: слишком тяжело, когда перестает действовать.



Хозяин знаком велит девочке ретироваться. Та пятится задом, сюсюкая: “Коп кхум кха” (спасибо). Она явно рада оттянуть расставание со своим полудевичеством еще на несколько часов. И тут обладатель брюха впадает в высокую патетику:



— You say what you want. What you want, I got.



Он нажимает кнопку, и часть раздвижной стены отползает, открывая взгляду вереницу почти обнаженных женщин, отдыхающих в мутно освещенном зальчике, отделенном от салона зеркалом без амальгамы. У Фредерика возникает противное ощущение, будто он персонаж какого-то сериала, вроде “Блюза нью-йоркской полиции”, и должен опознать подозреваемого. Ему подают адскую смесь — ром-Гран Марнье-Амаретто с ананасово-гранатово-апельсиновым соком и оставляют рассматривать женщин, которые, сидя к нему лицом, спокойно пудрятся перед зеркалом. Между ними и Фредериком стоит стена похуже Берлинской: денежная стена.



Одна из женщин вставила себе в щель фломастер и, присев на корточки, что-то пишет им на листке бумаги. После нескольких минут этой сложной гимнастики она вскакивает и размахивает листочком, на котором можно прочесть: “Wеlcome”. Фредерик счастлив констатировать, что процесс письма еще не исчерпал своих возможностей. Подобный перформанс произвел бы фурор в парижском Книжном салоне!



Он продолжает смотр падших созданий. Развалившись на подушках, они положительно дохнут от скуки. Крашеная блондинка поит пивом сидящего у нее на плече малыша-гиббона. Не продует ли их от кондиционера? Фредерик не осмеливается задать этот вопрос толстяку: чего доброго вышвырнет его за дверь.



Внезапно его внимание привлекает девушка с необычайно гибким телом, исполненным женственного порыва. Лицо скрыто шлемом из латекса с прорезями для глаз. Он указывает на нее пальцем. Борец восклицает:



— The Slave! Ha ha! Good! You stay here!



— Five minutes, yes, I know, — кивает Фредерик.



Наконец-то он узнает, что чувствовали наши предки-рабовладельцы. Это великолепное растение с прикрытым маской лицом должно будет робко повиноваться всем его прихотям. Когда беззубый толстяк возвращается (после привычных трех сотен секунд), с ним никого нет. Он просит Фредерика следовать за ним и приводит в прекрасно оборудованную камеру пыток: блоки, наручники, цепи, плети, хлысты, щипцы и искусственные члены всех размеров развешаны по стенам. Настоящий пыточный застенок для профессионалов. Рабыня прикована к стене за ноги, за руки и за талию. Маску она так и не сняла. Сунув в карман его денежки, толстяк складывает ладони и удаляется, тысячу раз поклонившись.



“По моей милости, — мелькает в голове у Фредерика, — западных мужчин здесь еще долго будут считать скотами и деспотами”.



Затем он решает испробовать на этой очаровательной женщине все, что только взбредет в голову, дабы извлечь максимум удовольствия (подобно тому как вор, укравший кредитную карточку, норовит урвать побольше чужих денег).



Тут уместно прибегнуть к фигуре умолчания. Это такой стилистический прием, который позволяет ленивому автору не описывать все детально. Столь элегантный перескок заставляет порой читателя попоститься. Мы заранее просим у него прощения.



Итак, подвергнув свою рабыню “смене наслаждений и страданий” (как выражался наш мэтр Оноре), Фредерик начинает мучиться от любопытства. Ему нужно увидеть лицо красавицы, которую он только что ласкал снаружи и изнутри, а также терзал и кусал везде, где только мог. Вот он тихонько отстегивает какие-то пряжечки, молнии, маска падает — и перед ним предстает сияющая физиономия Дельфины. Звучит вопрос:



— Слушай, Фред, ты хоть понимаешь, что сделал мне ребенка?



Что ж, как у каждой басни, у этой тоже в конце припасена мораль.

6. КАК ВЫБИТЬСЯ В ЛЮДИ



Житуха у меня дерьмовая, пора с ней кончать.Житуха у меня дерьмовая, пора с ней кончать. Обрыдло катать смердящих лосьонами болванов, которые так и норовят рассыпать кокш на заднем сиденье. Я доверху накачан анисовой водкой и прозаком, и мне класть-положить на их выпендрежные прически из бразильских сериалов. Как я дошел до жизни такой? Не понимаю. Когда я был маленьким, казалось, передо мной открыты все дороги. Теперь я здоровый бугай, работаю шофером по вызову в Париже и окрестностях, и подо мной мчится улица Риволи. Я еду вдоль шикарных домов с видом на Тюильри, набитых белокурыми засранками, которых трахают телеведущие на диванах марки “Ромео”. Пассажирка у меня за спиной разражается хохотом, не знаю уж, какую бредятину ей напевает этот ее цветной? Что-нибудь типа: “Знаешь, дарлинг, я купил новый вертолет для мой яхта”. Или “новый яхта для мой вертолет”? Или “самолет для мой джип, чтобы кататься по бассейну”? Да мне на тебя с прибором, месье козел. Сейчас я тебе покажу, так что пузырь лопнет. Достали они меня, достали, и я давлю на акселератор изо всех сил. В зеркальце посматриваю на его пудреный нос, напомаженные волосы, золотую цепочку. Когда же эта стерва прекратит хихикать? Я думал, жизнь еще подарит мне шанс, сюрприз какой-нибудь. Фюйть! Все сюрпризы для богатеньких. Жизнь бедняка расчислена, ее можно рассказать наперед. Будущее мне сделало ручкой. Я неприбран, непригляден, они рассматривают мой затылок, бычью шею, они-то оба красивые, от них хорошо пахнет, они меня презирают. Это надо мной она смеется, без дураков, ничего, я сейчас со всем этим покончу. Площадь Согласия? Ночной Париж — это же красота! А вот на-ка же: и это тоже не для меня!



Я бедняк, а значит — ничтожество! Со мной не знаются. Меня называют “месье” и по имени, как принято называть обслугу. Моя судьба — не площадь Согласия, нет в ней ни света, ни блеска, это для тех, кто поважнее. И пью я, чтобы позабыть, что обо мне позабыли. Живу без всякого смысла. Я жму на газ, меня раздражают обочины. Ах ты черт! Она-таки расстегнула этому арабу ширинку, а теперь, слово даю, берет в рот, мне все видно в зеркало, должно быть, их возбуждает, что я могу их засечь, она играет с его шлангом, пока он тянет носом кокаин. Пусть сдохнут, с меня довольно. Что она в нем нашла, кроме его капусты? Почему мне никогда не везло, почему меня никогда не лизали на заднем сиденье лимузина? Что это она на меня так сострадательно поглядывает, эта шлюшка с тонной штукатурки на морде и тошнотворными духами? Ненавижу обходительность богатеев, их улыбочки, которые означают “поди вон!”, будто вы у них клянчите милостыню. Вот я и чувствую себя уродом и вообще убогим.



Из приемника несется “Viva Forever”, группа “Спайс гёрлз”. Делаю погромче. В этой тачке я — самый неинтересный предмет. Вылез из ничего, чтобы прибыть в никуда. Перестраиваюсь, чтобы свернуть на набережную. Липкий тип у меня за спиной нарочно стонет, словно актер из порнушки. Из ничего — в никуда. И у меня были женщины, но все больше третий сорт, и со мной им не было весело. Никто не хотел состариться со мной рядом (даже я сам!). Я никогда не влюблялся и ни разу никому не доставил удовольствия. Любовь стоит слишком дорого, у меня не хватало средств. Я толстый, мои пальцы на руле жирны и волосаты, как у всякого поганого шоферюги. Папаша все детство не давал мне забыть, что я ни на фиг не годен, и я оправдал его слова. Учился из рук вон: без конца пялился в телик, слонялся без дела, не просыхал. Единственный экзамен, на котором я не засыпался, так это на права (и то благодаря армии).



Для чего нужны такие, как я? Мы люди бесполезные, только планету засоряем. И в журнале “Вуаси” про таких не пишут. А на похороны ко мне вообще почти никто не придет. Господи, если ты существуешь, объясни, почему я всегда так кошмарно одет? Ух ты, так и есть, араб так и не вынул, гад. Она сплевывает в носовой платок. Понятно, это тебе не иранская черная икра. Торговать передком еще куда ни шло, но когда араб, да в рот — это уж слишком, правда, цыпочка? Я стоял себе спокойненько у стойки в баре “Убли”, принимал свою анисовку и вместе с другими отбросами рода человеческого ругал почем зря всех черных и желтых, и вдруг на тебе! — звонит мой мобильник: я должен куда-то тащиться с клиентами, они будут тыкать мне в рожу свое безоблачное счастье, и я еще должен говорить спасибо?



Азиат запускает свои наманикюренные грабли в волосы блондинки. “Viva Forever”. Вы только поглядите на них! Ничего, когда в их элитные физиономии набьется полкило битого стекла, спеси у них поубавится. Каждому однажды выпадает удача. До этой ночи мне не выпадала никогда. А сегодня наипоследний мой день. Меня отовсюду повышибали, но сейчас все в моих руках. Впервые в жизни мне чего-то очень захотелось: когда жить не получается, можно попробовать хоть умереть красиво.



“Mister Paul, you're driving too fast!”



Ага, то-то! Принцесса наша заегозила! Нет, уж такого случая я не упущу. Скоро Альма, мы ныряем в тоннель на двухстах в час. Алле хоп! Поворот руля — и без промаха: прямо в стену! А пошли вы к бесу в зад! Теперь-то обо мне весь мир узнает.



Смерть роскошная, как отель “Ритц”.



Кто знает, может, буду теперь знаменит аж до двухтысячного года.

4. ДЕНЬ, КОГДА Я НРАВИЛСЯ ДЕВУШКАМ



Стоит ясный день. Именно стоит, поскольку еще вчера он лежал в лежку.Стоит ясный день. Именно стоит, поскольку еще вчера он лежал в лежку. А я вас уверяю, это странное ощущение: видеть, как день реально встает на ноги.



Жизнь моя превратилась в ад, какого я злейшему врагу не пожелаю. Я не спал уже с полгода. Желудок горел, несмотря на ниагары маалокса, жена отчалила со звездой шоу-бизнеса, детей у нас не было; короче, я жил в Париже, а на дворе был 1994 год. Меж тем в то утро, вместо того чтобы скулить, я сам как раз захотел встать на ноги. Как день.



Нет, кроме шуток. Было что-то такое в воздухе. Я это почувствовал, едва выйдя из дома. Мне улыбнулась какая-то девица, а вслед за ней и ее подружка. По графе “улыбки незнакомых девушек на улице” я за десять минут превысил свою среднюю недельную норму. И я сказал себе: надо пользоваться, пока везет.



Подцепить обеих девиц совершенно не стоило труда. Как всегда в подобных случаях, одна была хорошенькая, а другая — дурнушка. В итоге это означало, что придется платить за два кофе (три, включая мой).



Я предложил:



— Сядем на террасе?



— Это еще зачем? — откликнулись они хором. — Если хочешь заняться с нами любовью, мы — за. И незачем платить за два кофе (три, включая твой).



Хорошенькая поцеловала меня в губы, поработав у меня во рту язычком. Дурнушка не без деликатности провела рукой по моим причиндалам. Хорошенькая запустила ручонку мне за рубашку, обследуя мой безволосый торс. Дурнушка разбудила к жизни мой агрегат. Хорошенькая потянула меня за волосы. Дурнушка поцеловала взасос хорошенькую. Дурнушка оказалась гораздо хорошее хорошенькой.



И все это происходило прямо на улице, на глазах у невозмутимых прохожих. Говорю же вам: это утро началось не так, как положено.



Мы направились к скамейке, и пока я лизал ухо хорошенькой, дурнушка меня оседлала. При отсутствии трусов все у нее внутри было устроено очень удобно. После нескольких пырков мы кончили одновременно.



Наверно, мы очень громко кричали, ибо, открыв глаза, я увидел вокруг скамейки изрядное скопление народа. Некоторые зрители даже стали кидать нам монетки. Как только мы их подобрали, обе девицы испарились.



Я не спеша застегнул пуговицы на своих белых джинсах “501”. Никогда ничего похожего со мной не случалось. Видал я и самоубийства, и смертельные передозировки, и супружеские измены. Участвовал в телепередачах. Пару раз мне даже случалось переодеваться женщиной. Но никогда, ни разу в жизни я не трахал незнакомых дам без презерватива и не представившись. Мое существование потекло далее по собственному инфернальному курсу в направлении незнамо чего.



Я продолжал фланировать по бульвару. Люди насвистывали, смеялись, некоторые даже пытались заговорить с первыми встречными. Весь город источал любезность, словно Господь внезапно удвоил содержание кислорода в атмосфере. Я вошел в бистро, и Аврора сделала мне знак. Аврора — девица из бара. Она всегда носила “боди” в обтяжку с голыми плечами. Грудь — 92. В общем, я был от нее без ума.



— Никогда не догадаешься, что со мной стряслось, — начал я с места в карьер. — Я только что трахнул двух девок прямо на скамейке.



Она глянула мне в глаза.



— Послушай, ты, конечно, не секс-символ, но кое-какой шарм имеется. Ты ведь давно вокруг меня крутишься. Что, если мы уладим это дело в ladies room?



— Что? Прямо там? Сейчас?



Аврора и не думала шутить, а я не видел причин для колебаний. В конце концов, ежели кто-то постановил, что мне положено коллекционировать оргазмы именно в этот день, я буду последним, кто станет сопротивляться. Пока я поднимался вслед за ней по винтовой лестнице, она с головы до пят затопила меня своим светозарным ароматом.



В клозете мочились два типчика. Когда мы вошли, их глазам предстала следующая картина: рука Авроры у меня в распахнутой ширинке, мой здоровячок торчит тверденький, ее майка закатана бубликом поверх грудей, а наши раскрасневшиеся лица так и пышут жизнью. Все это их очень взвинтило. До такой степени, что они пожелали присоединиться к нам с приборами наголо. Аврора приняла их во все дырки. Каждый получил по достоинствам, у всех било прямо фонтаном, а она и не поморщилась. Что же до меня, я злокозненно оставил в ней несколько миллионов сперматозоидов.



Я все меньше и меньше понимал, что вокруг творится. Неужели современное общество превратилось в широкоформатный порнофильм под открытым небом? А может, я просто стал прекрасен собой?



Во всяком случае, я нравился. Это был бесспорный факт — и большая для меня новость. Я не склонен к поспешным обобщениям, но обстоятельства вынудили меня констатировать, что моя беззаботность и молодость, чистая рубашка и здравый ум совершили чудо, превратив меня в сексуальный дорожный каток. Три женщины за одно утро! Какие добрые дела я совершил, чтобы удостоиться такого воздаяния?



Позже, когда послеполуденный жар уже навалился вовсю, я ехал в автобусе. Там я занимался любовью с Жозефиной, Мюриэль, Антуанеттой, Паскалиной, Анной-Кристиной и Наоми между остановками Бак-Сен-Жермен и Трокадеро. Даже одна немецкая такса по имени Марсель не устояла и потерлась о мою брючину.



Только моим неотразимым шармом объяснить это было невозможно. Тут крылось что-то другое. Подобная мысль — свидетельство не самоуничижения, а трезвости рассудка.



И вдруг мой взгляд задержался на газетном киоске. Так вот в чем дело! На первой странице “Фигаро” крупными буквами было написано: “ОТКРЫТА ВАКЦИНА ПРОТИВ СПИДА!” Заголовок в “Либерасьон” возвещал: “ИММУННОДЕФИЦИТ В БОЛЬШОМ ДЕФИЦИТЕ!” К несчастью, автобус ехал слишком быстро, и я не смог разобрать, что писала “Монд”.



Я же понимал, что должна существовать разгадка. Надо бы с утра, как проснешься, всегда слушать радио. Мое самолюбие было задето, но какое это имеет значение, раз мир наконец-то спасен?

2. ХАНДРА В АЭРОПОРТУ РУАССИ— ШАРЛЬ ДЕ ГОЛЛЬ



Заглотила? Заглотила? Заглотилазаглотилазаглотила?Заглотила? Заглотила? Заглотилазаглотилазаглотила? А кто вы? Почему мы говорим, прижав нос к носу? А вы точно прочли мою книгу? Можете гарантировать, что я не БРЕЖУ? Разве бывают такие красивые красные губки? Разве РАЗУМНО быть такой стройненькой, иметь всего двадцать один год от роду и мини-юбку размера XXXS? Вы отдаете себе отчет, чем рискуете, делая мне комплименты и поощряя меня такими голубенькими глазками?



Почему я потею свою ладонь в вашей? Почему ваши коленки побуждают меня изобретать новые переходные глаголы? И прежде всего, который теперь час? А не скажешь ли, как ваше имя? А не желаете ли ты выйти за меня замуж? И где мы, собственно, интересно бы у вас, у тебя узнать? Что за торпеду ты подсунула нам под язычок? И откуда здесь лазерные лучи, вон те, что режут на куски слои жидкого воздуха? И кто запускает столитровые бутылки шампанского, эти вот, что свищут у нас над головами? И сколько времени надо, чтобы человек пожалел, что появился на свет? А знаешь, у тебя красивые глазки, знаешь? Почему вы плачете? Ну когда же ты меня поцелуешь? А хотите, принесу еще одну водку? А когда мы снова поцелуемся? И почему ты уже не танцуете? И кто все эти люди? Они твои друзья или враги? Не снимете ли вы твой пуловерчик? Ну пожалуйста! А сколько ты хочешь детей? Как бы вам хотелось их назвать?



А что теперь будем делать? Не подышать ли свежим воздухом? Что? Мы уже дышим? К тебе пойдем или ко мне? Вы позволите мне взять такси? Предпочитаешь пешком? К чему нам на Елисейские Поля? Ты сняла мокасины, чтобы шлепать босиком по асфальту, ну разве это серьезно? Интересно, можно разогреть ложечку с кайфом над вечным огнем на могиле Неизвестного Солдата? А у тебя есть парень? Почему мне приходят в голову те же, что у тебя, мысли? Ты много видела людей, которые одновременно говорят одинаковые слова? Чего вон тот легавый на нас пялится? И зачем все эти машины кружат и кружат вокруг Триумфальной арки? Почему бы им не отправиться по домам? А нам? Не пора ли нам домой? Сколько можно торчать тут, на Этуаль, и целоваться попусту, когда на улице всего два по Цельсию, вместо того чтобы нормально трахаться в постели, как все порядочные люди?



Думаешь, мы правильно сделали, умыкнув его кепи? Ты уверена, что полицейские бегают не так быстро, как мы? А этот мотоцикл, он что, твой? Уверена, что можешь водить в таком состоянии? Сбросить скорость не хочешь? Зачем мы свернули на кольцевую? Думаешь, стоит под таким лихим углом крутить виражи на 180-ти в час? А это не нарушение правил — твой слалом между грузовиками в шесть утра? Ну сегодня-то солнце еще встанет, а завтра? Чего мы потеряли в аэропорту Руасси— Шарль де Голль? А когда сменишь город, жизнь тоже меняется? Для чего путешествовать по однообразному миру? Тебе не холодно? Значит, только у меня одного прихватило яйца? Что? Тебе ничего не слышно из-за шлема? Тогда кому я говорю? Выходит, могу орать что угодно? Петь “I wanna hold your hand”? Продолжать врать, оглаживая твою спину под пуловером, а затем и грудь поверх лифтяшки, потом засунуть руку тебе в трусики — может, хоть это заставит тебя ехать помедленнее, мартышка чертова?



Куда нам приткнуть мотик? Перед первым терминалом или на платной стоянке? Почему над нашим отсеком табличка 135? Раз, три, пять. Похоже на “растрепать”, ведь так? Я в растрепанных чувствах: сколько действует твоя пилюля? Почему двери открываются до того, как их тронешь? Отчего под этим бледным неоном мерещится, будто скачешь козлом по луне? Мы действительно сигаем на шесть метров при каждом прыжке или нам только кажется? Ты можешь снова меня, пожалуйста, немножечко поцеловать? Тебе будет очень неприятно, если я останусь у тебя во рту? Ты позволишь нам пройтись в сортир, а там я полижу тебя в самом интересном месте?



Хорошо было? Это ведь было очень, очень, очень хорошо? Все это потрясно, но вот который теперь час? Почему ночи ВСЕГДА сменяются днями? А что, если вместо того, чтобы шагать против движения по транспортерам в этих плексигласовых кишках, обшарпанных, построенных еще в семидесятые, — они смахивают на трубки искусственного дыхания, которые суют в рот пострадавшим в дорожных авариях, эй, ты слушаешь? — что если перестать валять дурака здесь, в Руасси, и сесть в самолет? В первый попавшийся? Куда угодно, лишь бы подальше отсюда? Чтобы это все никогда не кончалось? Может, махнем куда-нибудь в Венесуэлу, в Белоруссию или, скажем, в Шри-Ланку, а то и во Вьетнам, а? Туда, где теперь садится солнце? Видишь, как новые буковки выскакивают на их допотопном табло? Дублин? Кёльн? Оран? Токио? Шанхай? Амстердам? Мадрид? Эдинбург? Коломбо? Осло? Берлин? Разве каждый город — сам по себе не вопрос? Тебе не жаль самолетиков, которые только что взлетели с летной полосы? А там, наверно, голубенькие стюардессы уже подают первые подносы с едой в целлофане бизнесменам, притрахнутым лексомилом? Слышишь объявления об отлете? Их цедит на одной ноте грустная администраторша, и каждый раз музыкально побрякивает электроника, слышишь? Можно мне еще раз потрогать твои губки, перед тем как убраться? Кто из нас отвалит первым? Почему, ну пооочемууу каждый раз приходится прощаться?



Тебя тоже, как и меня, угнетают аэропорты? Ты не находишь, что в них есть своя поэзия? Меланхолия расставания? Лирика новых обретений? Какое-то сгущение воздуха, заряженного эмоциями, пропущенными через кондиционер? Сколько времени занимает посадка? А наша любовь, выживет ли она, когда кончится этот химический отпуск? И когда же мы, наконец, прекратим молчать, уставясь на рассветные окна в этом пустом кафетерии? Почему все газетные киоски еще на замке, а игровые автоматы не включены? Ты не завидуешь менеджерам среднего звена, которые ждут вылета в застеленных линолеумом залах, развалясь на оранжевых диванах и попивая растворимый кофе? Что приходит в голову при виде вон того таможенника, у которого так несет изо рта, или этого работяги, таскающего за собой грохочущий мусоросборник на роликах, а что скажешь вон о тех бомжах, храпящих на сиреневых пластиковых банкетках? Что все это нам говорит? Что бежать больше некуда? Что нельзя удрать от самих себя? Что путешествия никуда не приводят? Что надобен пожизненный отпуск или никакого? Не могла бы ты отпустить мою руку? Неужели ты не чувствуешь, что мне необходимо побыть одному среди этих покинутых всеми багажных сумок? Возможно ли расставание без чрезмерных страданий, даже на фоне рекламы духов “Энви” фирмы “Гуччи”?



И пока наши затуманенные глаза следят за взлетающими “Боингами-747”, не могу не задаться последним вопросом: почему же мы все-таки не в самолете?

От редакции



читать дальшеПеревод с французского И. Васюченко и Г. Зингера



От редакции

В свои тридцать шесть лет Фредерик Бегбедер, начинавший как литературный критик, стал одной из самых заметных фигур в современной французской прозе. Каждая его книга производит впечатление, схожее с шоком. Тех, кто ценит гротеск и юмор, пусть жестокий, почти "висельный", рассказы и романы Бегбедера чаще всего приводят в восторг. Другие, в основном люди старшего поколения, привыкшие думать, что хотя бы какие-то ограничения и табу в искусстве все-таки необходимы, читая Бегбедера, испытывают чувство, близкое к возмущению. Впрочем, именно этого автор и добивается. Его повествование всегда провокативно - в сущности, цель Бегбедера прежде всего та, чтобы читатель ни в коем случае не остался безразличен к его тексту. Пусть негодует, пусть со вздохом вспоминает времена, когда существовала цензура, - все предпочтительнее, чем бесстрастный взгляд, который скользит по гладко, мастеровито сделанной книжке, каких на французском рынке тысячи и тысячи.

Автор в своем предуведомлении напоминает читателю, что экстази - наркотик сильного действия, и стало быть, все те абсурдные и жестокие картины, которые предстанут перед открывшими книгу, выпущенную почтеннейшим парижским издательством "Галлимар", надо воспринимать как видения персонажей, приверженных этому наркотику (включение в их число самого Бегбедера - разумеется, литературная игра). У этой темы: наркомания и даруемый ею "искусственный рай" (так назвал свою книгу о курильщиках гашиша Бодлер) - давняя литературная традиция. Имена писателей, которые представляют эту традицию, названы у Бегбедера. Громкие имена: де Куинси, Кокто, Хаксли, Кастанеда, Том Вулф...

После "Рассказиков под экстази" (1999) Бегбедера следует рассматривать как еще одного мэтра такой литературы. Но вряд ли - как типичную для нее фигуру. Прежде в этой литературе преобладали тоска, даже отчаяние, или, напротив, медитация, ощущение открывшегося нового горизонта, который влечет к себе непреодолимо. Тональность Бегбедера совсем другая: жесткая, насквозь ироничная, сюрреалистическая. Для его героев в состоянии экстази весь мир превратился в нескончаемый порнофильм с подробностями, которые выглядели бы просто отталкивающими, если бы не злая насмешка, с которой они поданы. Можно не принимать подобный ракурс изображения, но ведь никто не отменил закона, требующего судить писателя по тем законам, которые он сам над собой признает.

Вы читали Бегбедера "Рассказики под экстази"? Там есть такой рассказик: "Самый тошнотворный рассказик из всего сборника". Вот у меня ощущение, что я почти оттуда.



Нет, вы, конечно, извините, я знаю, что высокомерие это очень плохо, но почему же люди мне дают столько поводов для него?! Еще какое-то время назад я совершенно не была высокомерной. А вот сейчас явно являюсь. И людская глупость высывает лишь снисхождение и смех.

Бессонница... Боги Олимпа, Это когда-н кончится?! Я хочу, чтобы со мной сидели все ночь напролет. Я одна, я безумно хочу спать, я тихо схожу с ума по ночам. Да и тихо просто потому что будить никого не хочу.

Когда я последний раз нормально спала и что мне делать по этому поводу?

(Вопрос риторический, не надо мне советовать снотворные, успокоительные и враче, у меня на всех них аллергия; уж лучше массаж успокаивающий, да и в это мало верю..)

"Об особенностях общения современного человека.



Возвращаюсь домой с работы, день прошел как обычно: звонки, факсы и прочая дребедень. Голова к вечеру тяжелая, мысли практически отсутствуют, а появляющиеся - неуловимы.

И вдруг я замечаю, что проезжаю мимо дома моего старинного товарища, приятного во всех отношениях человека, которому я еще и денег должен уже сто лет.

Дай, думаю, заскочу на минутку. И повидаемся, и долг отдам.

Поднимаюсь на нужный этаж, звоню.

Открывает мама приятеля. (М) И тут моя измочаленная работой голова привычно выдает следующую "рабочую" фразу: Я. (стоя в дверях)

- Здравствуйте! Извините, а можно Павла к телефону?

(М)- Добрый вечер!

Мама, впускает меня, и кричит вглубь квартиры:

- Павлик, тебя к телефону! - и уходит на кухню.

Слышен ПавликП)

- Хорошо, я в комнате возьму!

Я стою себе тихонько в коридоре. Через некоторое время опять слышен П:

(П) - Что-то сорвалось... Мама, а кто звонил-то?

(М) - Кажется этот... друг твой... А! Коля Евтушенко.



Когда они обнаружили меня (Колю Евтушенко), я сидел на полу в коридоре и плакал от смеха.

В общем, не обошлось без коньяка нам с Пашей и шампанского - маме."

Че-то какой-то день кривой.. Все через жопу. Настроение сильно не портит, хоть мне и хуево весь день как-то через чур уж, но и приятного маааало..



Типа легкое напоминание на всякий случай, что не стоит никогда на жизнь много надежд возлагать... Только я вроде этим и не балуюсь..



И все равно спасибо за заботу.